Дэвид Ллойд Джордж - известный британский политический деятель, последний министр от Либеральной партии. Его карьера развивалась очень стремительно и бурно. Он занимал самые разные должности в правительстве Великобритании, проводил успешные финансовые реформы, а также сыграл немаловажную роль в разработке военной стратегии, ускорившей успешное завершение Первой мировой войны.

Юность

Ллойд Джордж, биография которого является предметом настоящего обзора, родился в 1863 году в Манчестере в семье учителя. Его отец умер, когда ребенку было всего три года.

Тогда семья переехала в деревню, где жил брат матери. Последний сыграл большую роль в становлении будущего политика, который по наступлении совершеннолетия взял себе его фамилию. Мальчик окончил приходскую школу, он стал стряпчим. Молодой человек мечтал стать юристом: проходил стажировку в одной из контор, а также, будучи весьма деятельным и активным, основал собственную фирму по оказанию юридических услуг. Скоро Ллойд Джордж женился на дочери местного богатого фермера, а также был избран в 1890 году в палату депутатов в качестве представителя Либеральной партии.

Начало карьеры

Молодой правовед скоро стал известен в Уэльсе благодаря своим выступлениям в защиту националистов и нонконформистов. В том же году он переехал в Лондон, где сразу благодаря своим незаурядным ораторским способностям стал валлийским депутатом. Ллойд Джордж сразу обратил на себя внимание выступлениями, в которых осуждал англо-бурскую войну.

В 1905 году Либеральная партия пришла к власти, и молодого правоведа пригласили занять пост министра торговли. Он согласился на двух условиях. Будущий премьер-министр добился расширения прав самоуправления для Уэльса, интересы которого представлял, а также изменения действующего закона об образовании. После этого Ллойд Джордж стал министром торговли в возрасте всего 32 лет.

Финансовая политика

Будучи рационалистом, он выступал за то, чтобы с пользой использовать ресурсы колоний. Заняв пост министра финансов в 1908 году, политик предложил свой бюджет, который предусматривал повышенные налоги на роскошь, пустые земли. Этот проект был провален консерваторами, которых он резко критиковал, так же как и представителей буржуазии. Только в следующем году, когда его партия выиграла на выборах, так называемый народный бюджет в конце концов был утвержден.

Билль 1914 года

Ллойд Джордж принял участие в принятии этого очень важного для истории Ирландии документа. Еще с конца 19-го века в стране началось движение за самоуправление, которое вызвало ожесточенную полемику в обществе. Движение ставило своей целью добиться превращения острова в доминион империи.

В 1880-1890-х годах соответствующий законопроект дважды вносился в парламент, однако всякий раз проваливался из-за давления консерваторов. В 1912-м он снова был внесен в парламент, а через два года принят с той оговоркой, что будет введен в действие после окончания войны. Это был очень важный шаг либерального правительства наряду с другими мерами по усилению влияния этой партии в правительстве и обществе.

Другие законы

Интересен вопрос о том, какие реформы Ллойда Джорджа имели наибольшее значение для истории Великобритании в рассматриваемое время. Помимо упомянутого билля следует еще упомянуть о том, что либеральная партия значительно ограничила право вето для Палаты лордов, которая нередко блокировала принятие прогрессивных законопроектов.

Но еще важнее были меры в социальной сфере: министр добился принятия указа о страховании на случай болезни, нетрудоспособности или безработицы. Показателен тот факт, что эти меры хотя и критиковались, однако пришлись весьма кстати в тяжелые послевоенные годы, значительно снизив социальную напряженность в обществе.

В годы Первой мировой войны

Против Германии наряду с другими европейскими странами выступила также Великобритания. Ллойд Джордж, который во время англо-бурской войны резко критиковал правительство за милитаризм, теперь, напротив, стал призывать страну выступить на сторонне Бельгии. Эти перемены на международной арене отразились и на его карьере. В 1915 году было создано коалиционное правительство, и он возглавил министерство вооружений. На этом посту он провел ряд серьезных мер по укреплению боеспособности британской армии. Так, именно он стал инициатором введения всеобщей воинской повинности, а также добился принятия этого закона. Вскоре он занял пост министра вооружений.

Поражение Румынии привело к серьезным переменам в политических кругах. Дэвид Джордж выступил за реорганизацию кабинета и в 1916 году стал премьер-министром страны. Это был пик его карьеры: именно в этот период времени политик пользовался огромной популярностью не только у себя на родине, но и во многих странах Европы. Самым важным шагом на новом посту стало то, что он добился принятия решения о создании единого командования союзными войсками. Впрочем, этот план был реализован только весной 1918 года.

Эта мера, так же как и участие американских частей, повлияла на успешное завершение военных действий. Здесь же следует упомянуть о его политике по отношению к Советской России. После Октябрьской революции он начал активно выступать за создание буферной зоны сферы влияния, в которую должны были входить страны Прибалтики и Кавказ. Именно в годы его правления английские войска высадились в Баку и Архангельске. Кроме того, он активно выступал за поддержку Белого движения в годы Гражданской войны. Но уже через два года сменил курс своей политики и признал Советскую власть, подписав с новым правительством торговый договор (1920 год).

После войны

Ллойд Джордж, политика которого позволила ему укрепить собственные позиции среди избирателей на новых выборах, стал одним из трех участников подписания знаменитого Версальского договора в 1919 году. На переговорах он, в отличие от остальных участников, проявил уступчивость.

Его успеху способствовала умело организованная кампания, призванная убедить англичан в том, что они являются победителями в войне. Он устроил показательный смотр войску, который должен был восприниматься как парад победы. Эти меры привели к желаемому результату, и в 1918 году министр образовал свое второе правительство.

Перемены в карьере

Однако уже через некоторое время в стране стало нарастать недовольство его правлением. Это было связано с плохим состоянием экономики, большими бюджетными тратами, которые подвергались нападкам консерваторов. Но главной причиной ухода Ллойда Джорджа с поста министра стал его внешнеполитический курс. Его кабинет занял прогреческую позицию, однако турецкая армия одержала победу, что стало, по сути, провалом для его министерства. Осенью 1922 года он подал в отставку.

1920-1930-е годы

В рассматриваемое десятилетие Ллойд Джордж входил в состав оппозиции. Однако его предложения уже не имели прежней популярности во многом из-за того, что позиции Либеральной партии, интересы которой он представлял, были сильно подорваны. Тем не менее в период тяжелого экономического кризиса, разразившегося в 1930-е годы, он выдвинул несколько полезных предложений по ликвидации безработицы.

Бывший премьер-министр был удостоен звания графа, однако отказался продолжить политическую карьеру, не приняв предложение войти в военный кабинет, который возглавлял У. Черчилль. Перу известного политика принадлежит ряд сочинений, среди них - воспоминания о войне, написанные в 1933-1936 годах. Особенного внимания заслуживает его книга о ходе мирной конференции перед подписанием Версальского документа, участником которой был Ллойд Джордж. «Правда о мирных договорах» - произведение, которое повествует о подготовке переговоров, ходе заседаний, в которой автор дает свое ви́дение сложных политических перипетий.

Скончался знаменитый политик в 1945 году.

Серия «Зарубежная классика»

THE ENGLISH PEOPLE AND OTHER ESSAYS

Перевод с английского

Компьютерный дизайн В. Воронина

Печатается с разрешения The Estate of the late Sonia Brownell Orwell и литературных агентств A M Heath & Co Ltd. и Andrew Nurnberg.

© George Orwell, 1930,1939,1941–1947

© Перевод, текст. В. Голышев, 2017

© Перевод, текст. А. Зверев, наследники, 2017

© Перевод, текст. Г. Злобин, наследники, 2017

© Перевод, стихи. Н. Эристави, 2017

© Издание на русском языке AST Publishers, 2018

Лев и Единорог: социализм и английский гений

Часть I: Англия, твоя Англия

1

В то время как я пишу, весьма цивилизованные люди летают над моей головой и пытаются меня убить.

Они не испытывают враждебности ко мне, как к индивиду, и я к ним тоже. Они, как говорится, «только выполняют свой долг». Большинство из них, не сомневаюсь, незлобивые, законопослушные люди, которым и в голову не придет совершить убийство в частной жизни. С другой стороны, если кому-нибудь из них удастся разнести меня на куски точно сброшенной бомбой, он сна из-за этого не лишится. Он служит своей стране, и она вправе отпустить ему грехи.

Увидеть современный мир таким, как он есть, нельзя, не осознав всепобеждающей силы патриотизма, национальной лояльности. В определенных обстоятельствах она ослабевает, на определенных уровнях цивилизации не существует, но как с позитивной силой, с ней не может сравниться ничто. Христианство и интернациональный социализм против нее – как соломинки. Гитлер и Муссолини захватили власть у себя в значительной степени потому, что осознали этот факт, а их противники – нет.

Кроме того, надо признать, что расхождения между нациями обусловлены реальной разницей в мировоззрении. До недавнего времени полагалось делать вид, будто все люди очень похожи, но всякий, кому не отказало зрение, знает, что в среднем человеческое поведение сильно меняется от страны к стране. То, что может произойти в одной стране, не может произойти в другой. «Ночь длинных ножей», например, не могла бы произойти в Англии, а англичане сильно отличаются от других западных людей. Косвенный признак этого – нелюбовь почти всех иностранцев к нашему национальному образу жизни. Немногие европейцы примиряются с жизнью в Англии, и даже американцам часто бывает уютнее в континентальной Европе.

Когда возвращаешься в Англию из чужой страны, сразу возникает ощущение, что дышишь другим воздухом. Об этом тебе дают знать тысячи мелочей. Пиво горше, монеты тяжелее, трава зеленее, реклама крикливее. Толпа в большом городе – спокойные, угловатые лица, плохие зубы, мягкие манеры – отличается от европейской толпы. А потом огромность Англии доходит до вас, и на время вы теряете ощущение, что вся нация имеет единый, узнаваемый характер. Да и есть ли действительно такая вещь, как нация? Разве мы – не сорок шесть миллионов индивидуумов, очень разных? А разнообразие ее, а хаос! Стук деревянных подошв в промышленных городах Ланкашира, мчащиеся грузовики на магистрали Лондон – Эдинбург, очереди перед биржами труда, треск механических бильярдов в пивных Сохо, старые девы на велосипедах, едущие к заутрене в осеннем тумане, – всё это не просто фрагменты, но характерные фрагменты английской жизни. Как сложить целое из этой неразберихи?

Но поговорите с иностранцами, почитайте иностранные книги или газеты, и вы вернетесь к той же мысли – да, есть что-то особенное и своеобразное в английской цивилизации. Это культура, такая же самобытная, как в Испании. Почему-то она ассоциируется с плотными завтраками и хмурыми воскресеньями, дымными городами и извилистыми дорогами, зелеными полями и красными почтовыми ящиками. У нее собственный аромат. Кроме того, она непрерывна, она простирается в будущее и в прошлое, что-то в ней не умирает, она сохраняется, как живое существо. Что общего у Англии 1940 года и Англии 1840-го? А что общего у вас с пятилетним ребенком, чью фотографию ваша мать держит на камине? Ничего, кроме того, что вы один и тот же человек.

И главное, это ваша цивилизация, это вы. Вы можете проклинать ее или смеяться над ней, но вдали от нее никогда не будете счастливы. Пудинги на сале и красные почтовые ящики запали вам в душу. Хорошее или плохое – это ваше, вы часть этого, и до гроба будете носить отметины, которые оно оставило на вас.

Вместе с тем, Англия, как и остальной мир, меняется. И как все остальное, меняться может только в определенных направлениях, которые, до какой-то степени, можно предвидеть. Это не значит, что будущее предопределено, просто одни варианты возможны, а другие нет. Семя может прорасти или не прорасти, но из семени репы никогда не вырастет свекла. Поэтому, прежде чем гадать о том, какую роль может играть Англия в нынешних грандиозных событиях, очень важно попытаться определить, что такое Англия.

2

Национальные характеристики трудно выделить, а если и выделишь, они зачастую оказываются тривиальными или как будто бы никак не связанными между собой. Испанцы жестоки, как животные, итальянцы ничего не могут сделать, не подняв страшный шум, китайцы склонны к азартным играм. Очевидно, что такие определения сами по себе ничего не значат. Однако ничто не бывает без причины, и тот факт, что у англичан плохие зубы, может кое-что сказать о реалиях английской жизни.

Вот несколько обобщений касательно Англии, на которых сойдутся почти все наблюдатели. Одно – англичане художественно не одарены. Они не музыкальны, как немцы или итальянцы, живопись и скульптура никогда не переживали такого расцвета в Англии, как во Франции. Другое – среди европейцев англичане не интеллектуалы. Абстрактная мысль вызывает у них отвращение, смешанное с ужасом, они не испытывают нужды в какой-либо философии или систематическом «мировоззрении». И не потому, что они «практичны», как они любят себя характеризовать. Стоит только присмотреться к их методам городского планирования и водоснабжения, к тому, как упрямо они цепляются за все устарелое и неудобное, к системе правописания, не поддающейся никакому анализу, к системе мер и весов, понятной только составителям учебников по арифметике, – и сразу видно, как мало они озабочены простой эффективностью. Но у них есть некая способность действовать не размышляя. Их всемирно прославленное лицемерие – например, двуличное отношение к империи – с этим связано. Кроме того, в моменты тяжелого кризиса весь народ способен вдруг сплотиться и действовать как бы инстинктивно, а на самом деле в соответствии с кодексом поведения, почти каждому понятным, хотя никогда не формулируемым. Фраза, которой Гитлер охарактеризовал немцев, – «народ лунатиков», больше подошла бы англичанам. Хотя такое определение не повод для гордости.

Стоит отметить одну второстепенную черту англичан, ярко выраженную, но редко обсуждаемую, – любовь к цветам. Это чуть ли не раньше всего бросается в глаза, когда приезжаешь в Англию из-за границы, особенно из Южной Европы. Противоречит ли это английскому безразличию к искусствам? На самом деле, нет, потому что эту любовь обнаруживаешь в людях, напрочь лишенных эстетического чувства. Однако она связана с другой чертой англичан, настолько для нас характерной, что мы ее почти не замечаем, – это приверженность к разного рода хобби и досужим занятиям, с глубоко частным характером английской жизни. Мы – народ цветоводов, но также собирателей марок, голубятников, столяров-любителей, вырезателей купонов, метателей дротиков, разгадывателей кроссвордов. Вся подлинно близкая сердцу культура сосредоточена вокруг вещей, если даже и общественных, но не официальных: пивная, футбольный матч, садик, кресло перед камином и «добрая чашка чая». В свободу личности верят до сих пор, почти как в девятнадцатом веке. Но это не имеет ничего общего с экономической свободой, с правом эксплуатировать других ради прибыли. Это – свобода иметь собственный дом, делать что хочешь в свободное время, самому выбирать для себя развлечения, а не чтобы их выбирали для тебя наверху. Самый противный для англичанина персонаж – тот, кто сует нос в чужие дела. Очевидно, разумеется, что эта частная свобода – дело проигранное. Как и все современные народы, англичан уже нумеруют, классифицируют, мобилизуют, «координируют». Но инстинкты англичан направлены в противоположную сторону, и регламентация, которую им могут навязать, примет несколько иные формы. Без партийных съездов, без молодежных союзов, без одноцветных рубашек, без травли евреев и «стихийных» демонстраций. И без гестапо, по всей вероятности.

Но обыкновенные люди во всех обществах должны жить более или менее вопреки существующему порядку. Подлинно народная культура Англии есть нечто существующее под поверхностью, неофициально, и власти смотрят на нее скорее неодобрительно. Приглядевшись к простым людям, особенно в больших городах, замечаешь, что они отнюдь не пуритане. Они неутомимые игроки, пьют столько пива, сколько позволяет заработок, обожают грязные анекдоты и сквернословят, наверно, больше любого народа на свете. Эти свои вкусы они вынуждены удовлетворять при наличии поразительно ханжеских законов (законы о продаже спиртного, закон о лотереях и т. п.), которые написаны так, чтобы вмешиваться в жизнь каждого, но на практике ничему не мешают. Кроме того, простые люди лишены определенных религиозных убеждений – и таковы уже не первый век. Англиканская церковь никогда не имела над ними настоящей власти, она была просто заповедником мелкопоместного дворянства, а нонконформистские секты влияли только на меньшинство. И все же народ сохранил глубокое христианское чувство, при том что почти забыл имя Христа. Культ силы – новая религия Европы, заразившая английскую интеллигенцию, – не затронула простых людей. Они никогда не следили за державной политикой. «Реализм», проповедуемый итальянскими и японскими газетами, привел бы их в ужас. Об английском духе можно многое понять по комическим цветным открыткам, которые видишь в витринах дешевых канцелярских магазинов. Это нечто вроде дневника, в котором англичане бессознательно изображают себя. Здесь отразились их старомодные взгляды, их классовый снобизм, смесь похабства и лицемерия, их мягкость, глубоко моральное отношение к жизни.

Мягкость английской цивилизации – возможно, самая заметная ее черта. Ее замечаешь сразу, едва ступив на английскую землю. Это земля, где кондукторы автобусов не раздражаются, а полицейские не носят револьверов. Как ни в одной другой стране, населенной белыми, тут можно безнаказанно столкнуть прохожего с тротуара. Отсюда же происходит и то, что европейские наблюдатели списывают на «вырождение» или лицемерие, – английское отвращение к войне и милитаризму. Оно коренится в истории и сильно выражено у рабочего класса и в более бедных слоях среднего. Войны могли его поколебать, но не уничтожили. Еще свежи в памяти те времена, когда «красномундирных» ошикивали на улицах, а хозяева приличных заведений не пускали солдат. В мирный период, даже при двух миллионах безработных, трудно укомплектовать крохотную регулярную армию, где офицерами служат мелкопоместные дворяне или особая прослойка среднего класса, а рядовыми – сельскохозяйственные рабочие и пролетарии из трущоб. В массе же народ лишен военных познаний и традиций, и по отношению к войне позиция его оборонительная. Ни один политик не вылезет наверх, посулив завоевания или воинскую «славу». Никакой гимн ненависти еще не находил у людей отклика. В прошлой войне песни, которые сочиняли и пели по собственной воле солдаты, были не воинственными, а насмешливыми и мнимо-пораженческими . Единственным врагом, которого называли вслух, был старшина.

В Англии хвастовство, размахивание флагами, вся эта «Правь, Британия» – занятия крохотного меньшинства. Патриотизм простых людей – не гласный и даже не сознательный. В их исторической памяти не удержалось ни одного названия выигранной битвы. В английской литературе, как и в других литературах, множество стихотворений о битвах, но надо заметить, что во всех, снискавших какую-то популярность, рассказывается о катастрофах и отступлениях.

Нет, например, популярных стихотворений о Трафальгаре или Ватерлоо. Отчаянные арьергардные бои армии сэра Джона Мура в Корунье и ее эвакуация морем (совсем как в Дюнкерке!) привлекают гораздо больше, чем какая-нибудь блестящая победа. Самое волнующее английское батальное стихотворение – о кавалерийской бригаде, атаковавшей на неправильном участке. А из прошлой войны по-настоящему запечатлелись в народной памяти четыре названия: Монс, Ипр, Галлиполи и Пашендаль – катастрофы. Названия великих битв, сокрушивших в конце концов германские армии, широкой публике неизвестны.

Для иностранных наблюдателей английский антимилитаризм отвратителен потому, что он игнорирует существование Британской империи. Выглядит это чистым лицемерием. Как-никак англичане захватили четверть Земли и удерживают ее с помощью громадного флота. Как они смеют выворачивать все наизнанку и говорить, что война – зло?

Это верно, что англичане лицемерны в отношении своей империи. В среде рабочего класса лицемерие заключается в том, что о существовании империи он не знает. Нелюбовь же к регулярной армии живет на уровне инстинкта. Во флоте занято сравнительно мало народа; флот – внешнее оружие, прямо не влияющее на внутреннюю политику. Военные диктатуры существуют повсюду, но диктатуры флота не бывает. Что отвратительно англичанам чуть ли не любого класса – это чванливое офицерье, звяканье шпор и топот сапог. За десятки лет до того, как услышали о Гитлере, слово «прусский» значило в Англии примерно то же, что сейчас «нацистский». Чувство это настолько укоренившееся, что уже лет сто офицеры британской армии в мирное время и вне службы всегда ходят в штатском.

Один внешний, но весьма надежный показатель общественной атмосферы в стране – парадный шаг в армии. Военный парад – на самом деле род ритуального танца, нечто вроде балета, он выражает определенную философию жизни. Гусиный шаг, например, одно из самых жутких зрелищ на свете, гораздо более страшное, чем пикирующий бомбардировщик. Это просто утверждение голой силы; он наводит на мысль – не случайно, намеренно – о сапоге, топчущем лицо. В уродстве этого шага его сущность, он как бы говорит: «Да, я уродлив, и ты не смеешь надо мной смеяться» – как задира, корчащий рожу своей жертве. Почему гусиный шаг не привился в Англии? Видит Бог, тут немало офицеров, которые рады были бы ввести что-нибудь подобное. А не привился он, потому что люди на улице будут смеяться. Выходящая за определенные рамки демонстрация военной силы возможна только в тех странах, где простой народ не осмеливается смеяться над армией. Итальянцы перешли на гусиный шаг приблизительно в то время, когда окончательно подчинились немцам. Правительство Виши, если оно выживет, непременно привьет остаткам французской армии более жесткую строевую дисциплину. В британской армии муштра сурова и сложна, полна воспоминаний о XVIII веке, но упора на шагистику нет; марш – это просто формализованное пешее передвижение. Эта муштра – безусловно, порождение общества, которым правит меч, но меч, никогда не вынимаемый из ножен.

При этом мягкость английской цивилизации сочетается с разнообразным варварством и анахронизмами. Наше уголовное право устарело, как мушкеты в Тауэре. Нацистского штурмовика надо сопоставить с типично английской фигурой – судьей-вешателем, штампующим свирепые приговоры подагрическим старым злыднем, чье сознание уходит корнями в XIX век. В Англии людей все еще вешают и порют плетьми. Оба эти наказания столь же непристойны, сколь и жестоки, но народ против них никогда по-настоящему не протестовал. Народ мирится с ними (и с Дартмуром, и с Борсталом ). Примерно так, как мирятся с погодой. Они – часть «закона», не подлежащего изменениям.

Тут мы сталкиваемся с чрезвычайно важной английской чертой: уважением к законности, верой в «закон» как нечто, стоящее выше государства и индивидуума – жестокое и глупое, конечно, но, по крайней мере, неподкупное.

Это не значит, что кто-то считает закон справедливым. Все знают, что для богатых один закон, а для бедных другой. Но вдумываться, делать из этого выводы никто не хочет, все считают само собой разумеющимся, что закон, такой, какой есть, надо уважать, и возмущаются, когда его не уважают. Высказывания наподобие: «Они не могут меня посадить, я ничего неправильного не сделал» или «Они этого не сделают, это против закона» – часть английской атмосферы. У отъявленных врагов общества это чувство так же сильно, как у всех остальных. Это видно и в тюремных книгах, таких, как «У стен есть рты» Уилфреда Макартни или «Тюремный дневник» Джима Фелана, в торжественном идиотизме процессов над людьми, отказавшимися от воинской службы по этическим соображениям, в письмах, посылаемых в газеты видными марксистскими профессорами, указывающими, что то или это является «нарушением британского правосудия». Все верят в душе, что закон может быть, должен быть и в целом будет применен беспристрастно. Тоталитарная идея, что закона нет, а есть только власть, так и не привилась. Даже интеллигенция признала ее только теоретически.

Иллюзия может превратиться в полуправду, маска – изменить выражение лица. В привычных заявлениях, будто демократия – «то же самое, что» тоталитаризм или «ничем не лучше» его, это никогда не учитывается. С таким же успехом можно сказать, что полупустой стакан не лучше пустого. Англичане еще верят в такие понятия, как справедливость, свобода и объективная истина. Это, может быть, иллюзии, но очень действенные иллюзии. Вера в них влияет на поведение, благодаря им жизнь нации выглядит иначе. Доказательство? Посмотрите вокруг себя. Где резиновые дубинки, где касторка? Меч все еще в ножнах, и пока он там, коррупция не может выйти за определенные рамки. Английская избирательная система, например, почти открытое надувательство. Десятками очевидных способов она подстраивается под интересы имущего класса. Но пока сознание общества не изменилось кардинальным образом, она не может быть полностью растленной. Когда вы подходите к избирательной кабинке, вас не встречают люди с револьверами и не говорят вам, как голосовать; результаты выборов не подтасовываются, и откровенного подкупа нет. Даже лицемерие – сильный тормоз. Судья-вешатель, злобный старик в парике из конского волоса и в красной мантии, которому без помощи динамита не внушить, в каком веке он живет, но который, во всяком случае, не будет толковать закон вкривь и вкось и ни при каких обстоятельствах не примет взятку, этот судья – одна из символических для Англии фигур. Это – воплощение странной смеси из реализма и иллюзий, демократии и привилегий, притворства и порядочности, тонкой системы компромиссов, благодаря которым нация сохраняет свою привычную форму.

3

Я все время говорил «нация», «Англия», «Британия» так, словно сорок пять миллионов душ – это нечто единое. Но разве не известно всем, что Англия – это две нации, богатых и бедных? Станет ли кто изображать, будто есть что-то общее между людьми с годовым доходом в 100 тысяч фунтов и людьми, зарабатывающими один фунт в неделю? И даже в Уэльсе и Шотландии читателей покоробит то, что слово «Англия» я употребляю чаще, чем «Британия», как будто все население сосредоточено в Англии, в центральных графствах, а ни на севере, ни на западе нет своей культуры. Этот вопрос немного прояснится, если начать с второстепенного момента. Факт, что народы Британии видят между собой большие различия. Шотландец, например, не скажет вам «спасибо», если вы назовете его англичанином. Наша неуверенность в этом вопросе проявляется в том, что мы называем наши острова не меньше чем шестью именами: Англия, Британия, Великобритания, Британские острова, Соединенное Королевство и, в особо торжественные минуты, Альбион. Большими в наших глазах выглядят даже различия между Северной и Южной Англией. Но в ту минуту, когда любые два британца сталкиваются с европейцем, эти различия почему-то исчезают. Очень редко встретишь иностранца (если не считать американцев), который видит разницу между англичанами и шотландцами или даже между англичанами и ирландцами. Французу бретонец и овернец кажутся очень разными людьми, а марсельский акцент – излюбленный предмет шуток в Париже. Однако мы говорим «Франция» и «французы», видя во Франции цельный организм, единую цивилизацию, как оно на самом деле и есть. Так же и с нами. На взгляд постороннего, даже между кокни и йоркширцем есть сильное семейное сходство.

Даже разница между богатыми и бедными не так заметна, когда смотришь на народ со стороны. Об имущественном неравенстве в Англии говорить излишне. Оно больше, чем в любой европейской стране, и чтобы увидеть это, достаточно выглянуть на улицу. В экономическом смысле Англия – определенно две нации, если не три или четыре. И в то же время огромное большинство людей ощущают себя единой нацией и сознают, что друг на друга похожи больше, чем на иностранцев. Патриотизм обычно сильнее классовой ненависти и всегда сильнее какого угодно интернационализма. За исключением короткого периода в 1920 году («Руки прочь от России»), британский рабочий класс никогда не мыслил и не действовал в духе интернационализма. Два с половиной года рабочие наблюдали, как медленно удушают их товарищей в Испании, и ни разу не поддержали их хотя бы забастовкой . Но когда в опасности оказалась их страна, страна лорда Наффилда и мистера Монтегю Нормана , они повели себя совсем иначе. Когда Англии грозило вторжение, Энтони Иден обратился по радио с призывом записываться в отряды местной самообороны. В течение суток записалось четверть миллиона человек и в первый же месяц – еще миллион. Достаточно сравнить эти числа с числом людей, отказавшихся от воинской службы по этическим соображениям, чтобы понять, насколько традиционные ценности оказались важнее новых.

У разных классов в Англии патриотизм принимает разные формы, но проходит сквозь все общество, как связующая нить. Он чужд только европеизированной интеллигенции. Как позитивное чувство, он сильнее в средних слоях, чем в высших: например, дешевые частные школы больше склонны к патриотическим демонстрациям, чем дорогие; но число богатых изменников типа Квислинга и Лаваля, вероятно, очень мало́. Патриотизм рабочего класса – глубокий, но бессознательный. Сердце рабочего не затрепещет при виде Юнион Джека. Но пресловутый «изоляционизм» и «ксенофобия» англичан гораздо сильнее развиты у рабочего класса, чем у буржуазии. Во всех странах бедные – бо́льшие националисты, чем богатые; но английские рабочие выделяются своим отвращением к иностранным обычаям. Даже когда им приходится жить за границей годами, они не желают привыкать к иностранной пище и учиться иностранному языку. Чуть ли не все англичане рабочего происхождения считают неприличным для мужчины правильно произносить иностранные слова. Во время Первой мировой войны контакты английских рабочих людей с иностранцами приняли невиданные масштабы. Единственное, что они вынесли оттуда, – отвращение ко всем европейцам, кроме немцев, чьей храбростью они восхищались. За четыре года пребывания на французской земле они не приобрели даже вкуса к вину. Изолированность англичан, их нежелание принимать иностранцев всерьез – это глупость, за которую время от времени приходится дорого платить. Но они – часть английской загадки, а интеллектуалы, которые пытались с этим покончить, чаще приносили больше вреда, чем пользы. По сути, это – то же свойство английского характера, которое отталкивает туристов и помогает отразить захватчика. Здесь мы возвращаемся к двум английским особенностям, которые я назвал как бы наобум в начале прошлой главы. Одна – отсутствие художественных способностей. Можно было бы сказать иначе: Англия находится вне европейской культуры. Ибо есть одно искусство, где она отличилась изобилием талантов, – литература. Но это как раз единственное искусство, которое не может пересекать границы. Литература, особенно поэзия, и прежде всего лирическая поэзия, – это нечто вроде семейной шутки, мало значащая или ничего не значащая за пределами своего языка. За исключением Шекспира, лучшие английские поэты почти неизвестны в Европе, даже по именам. Широко читаемы только Байрон, которым восхищаются не за то, да Оскар Уайльд, которого жалеют как жертву английского ханжества. И с этим связан, хотя не слишком очевидно, недостаток философских способностей, отсутствие почти у всех англичан потребности в упорядоченной системе мыслей или даже стремления к логике.

До какой-то степени чувство национального единства заменяет «мировоззрение». Поскольку патриотизм здесь почти всеобщий и не чужд даже богатым, бывают такие моменты, когда вся нация вдруг поворачивается разом и действует одинаково, как стадо, встретившее волка. Таким моментом была, безусловно, катастрофа во Франции. После восьми месяцев вялого недоумения, что это вообще за война, люди вдруг поняли, что им надлежит делать: во‑первых, увести армию из Дюнкерка и, во‑вторых, предотвратить вторжение. Словно великан пробудился. Быстро! Филистимляне идут на тебя, Самсон! И затем стремительное единодушное действие – затем, увы, снова погружение в сон. В разделенной нации как раз в такой момент должно было бы возникнуть сильное движение за мир. Но значит ли это, что инстинкт англичан всегда подсказывает им правильные поступки? Отнюдь нет, он лишь велит им поступать одинаково. Например, на выборах 1931 года мы в полном единодушии поступили ошибочно. Мы были целеустремленны, как гадаринские свиньи. Но мы, безусловно, не можем сказать, что нас толкнули под уклон против нашей воли. Отсюда следует, что британская демократия не такое надувательство, как иногда кажется. Иностранный наблюдатель видит только колоссальное имущественное неравенство, несправедливую избирательную систему, правительственный контроль над прессой, радио и образованием и заключает, что демократия просто вежливое название диктатуры. При этом не учитывается существенное согласие, к сожалению, существующее между вождями и ведомыми. Как ни противно это признать, нет почти никаких сомнений в том, что между 1931 и 1940 годами правительство отражало волю массы народа. Оно мирилось с трущобами, безработицей и вело трусливую внешнюю политику. Да, но таково же было общественное мнение. Это был период застоя, и, естественно, во главе стояли посредственности.

Несмотря на кампании нескольких тысяч леваков, можно не сомневаться, что большинство английского народа поддерживало внешнюю политику Чемберлена. Больше того, можно не сомневаться, что в мозгу Чемберлена происходила та же борьба, что и в умах рядовых людей. Оппоненты представляли его коварным интриганом, задумавшим продать Англию Гитлеру, но, скорее всего, он был просто глупым стариком, старавшимся в меру своих убогих способностей сделать Англии лучше. Иначе трудно объяснить противоречивость его политики и то, что он не воспользовался ни одним из путей, которые были перед ним открыты. Как и большинство народа, он не хотел заплатить полагающуюся цену ни за мир, ни за войну. И все это время за ним стояло общественное мнение – стояло за политическими действиями, совершенно не совместимыми между собой. Оно стояло за ним, когда он отправился в Мюнхен, когда пытался найти взаимопонимание с Россией, когда дал гарантии Польше, когда выполнил их и когда нерешительно вел войну. И лишь когда результаты его политики стали очевидны, оно отвернулось от него; иначе говоря, проснулось после семилетней летаргии. Тогда люди выбрали руководителя, больше отвечавшего их настроениям, – Черчилля, который по крайней мере способен был понять, что войны без боя не выигрываются. Позже, возможно, они найдут другого руководителя, который поймет, что эффективно сражаться могут только социалистические нации.

Хочу ли я этим сказать, что Англия – подлинная демократия? Нет, этому не поверит даже читатель «Дейли телеграф».

Англия – самое классовое общество под солнцем. Это страна снобизма и привилегий, управляемая, по большей части, старыми и глупыми. Но при любых рассуждениях о ней надо принимать во внимание ее эмоциональное единство, склонность почти всех ее обитателей в критические моменты чувствовать одинаково и действовать вместе. Это единственная великая держава в Европе, которая не считает нужным загонять сотни тысяч своих подданных в ссылку или в концлагеря. Сейчас, после года войны, газеты и брошюры, поносящие правительство, восхваляющие врага и громко требующие капитуляции, продаются на улице почти беспрепятственно. И дело здесь не столько в уважении к свободе слова, сколько в простом сознании, что все это ничего не значит. Продавать газету, подобную «Пис ньюс», безопасно, потому что 95 процентов населения наверняка не захотят ее читать. Нация связана воедино невидимой цепью. В обычное время правящий класс будет грабить, плохо управлять, саботировать, тащить нас в болото; но когда общественное мнение подаст голос, чувствительно потревожит его снизу, ему будет трудно не отреагировать. Левые авторы, обличающие весь правящий класс как «профашистский», чрезмерно упрощают дело. Даже в узком кружке политиков, которым мы обязаны нынешней критической ситуацией, вряд ли найдутся сознательные предатели. Испорченность такого рода в Англии редка. Почти всегда она имеет скорее характер самообмана, когда правая рука не знает, что делает левая. И будучи бессознательной, она не переходит каких-то границ. Лучше всего это видно по английской прессе. Честна английская пресса или бесчестна? В обычное время она глубоко бесчестна. Все влиятельные газеты живут рекламой, и рекламодатели осуществляют косвенную цензуру новостей. Но я не думаю, что в Англии есть хоть одна газета, которую можно прямо подкупить деньгами. Во французской Третьей республике все газеты, за исключением очень немногих, можно было купить открыто, как несколько фунтов сыра. Общественная жизнь в Англии никогда не была открыто скандальной. Она не достигла той степени разложения, когда можно свободно запустить «утку».

Англия – не «царственный остров» из заезженной фразы Шекспира, но и не ад, изображаемый доктором Геббельсом. Гораздо больше она напоминает семью, довольно консервативную викторианскую семью, где выродков мало, но очень много разнообразных скелетов в чуланах. У нее есть богатые родственники, перед которыми надо лебезить, и бедные родственники, которых можно травить, и есть круговая порука молчания касательно источника семейных доходов. Это семья, где молодых придерживают, а распоряжаются, по большей части, безответственные дядья и прикованные к постели тетки. И все же это – семья. У нее свой язык и общие воспоминания, и при появлении врага она смыкает ряды. Семья, во главе которой не те люди, – и точнее, наверное, Англию одной фразой не опишешь.

Например: «Не хочу вступать в проклятую армию,Не хочу идти на войну;Больше не хочу скитаться,Я бы лучше сидел домаИ жил на содержании у шлюхи». Но воевали они не с таким настроением. – Примеч. авт.

Правда, в какой-то мере им помогали деньгами. Но суммы, собранные разными фондами в помощь Испании, не достигли и пяти процентов оборота футбольных тотализаторов за тот же период.

Граф Дэвид Ллойд Джордж, премьер-министр Англии

(1863–1945)

Дэвид Ллойд Джордж, на посту премьер-министра приведший Англию к победе в Первой мировой войне, был последним из глав британских правительств, кому удавалось оказывать решающее влияние на ход событий в Европе и в мире. Он родился 17 января 1863 года в Манчестере, в семье школьного учителя. Его отец Уильям был сыном фермера из Южного Уэльса, валлийца по национальности. На родине в Пемброкшире он арендовал участок земли. Уильям умер от пневмонии на следующий год после рождения сына. После смерти отца мать увезла Дэвида вместе с двумя сестрами (старшей, Мэри, не было еще трех лет) к брату в Северный Уэльс, в деревню Лланистамдви. В честь дяди, Ричарда Ллойда, во многом заменившему ему отца, Дэвид принял двойную фамилию Ллойд Джордж. Он окончил приходскую школу и получил права солиситора – стряпчего, ходатая по гражданским делам. Первоначально Ллойд Джордж занимался юридической практикой в Криччите, где открыл собственную юридическую контору. В 1888 году он женился на Мэгги Оуэн, дочери богатого фермера. Отец невесты не считал жениха достойной партией, но молодые смогли настоять на своем. В том же 1888 году Ллойд Джордж был избран олдерменом муниципалитета Кэрнарвон, а в 1890 году его впервые избрали в парламент. Здесь Ллойд Джордж поддерживал выступления уэльсских националистов, став одним из их лидеров, и резко критиковал правительство за развязывание англо-бурской войны, занимая позицию на левом фланге либеральной партии. Остроумие, язвительность, ораторский талант помогли выдвинуться «маленькому валлийцу». В 1905 году он стал министром торговли в правительстве либералов, причем оговорил условием своего участия в кабинете изменение закона об образовании и расширение самоуправления для Уэльса. В 1906 году Ллойд Джордж стал одним из инициаторов сближения с побежденными бурами и предоставления доминионам бо?льших прав. В 1906 году он встретился с южноафриканским лидером генералом Яном Смэтсом. В рациональном преобразовании управления империей он видел источник дополнительных средств для решения социальных проблем в метрополии. В 1908 году Ллойд Джордж получил чрезвычайно важный в британской политической системе пост министра финансов (канцлера казначейства). В 1909 году Ллойд Джордж представил социально ориентированный проект бюджета, предусматривавший повышение налогов на предметы роскоши, а также на пустующие земли крупных землевладельцев, и добился его утверждения. Он также инициировал законы о государственном страховании, о реформе социального обеспечения и о страховании по безработице.

19 сентября 1914 года, вскоре после вступления Англии в Первую мировую войну, Ллойд Джордж, выступая на митинге, напомнил, что всегда был против вовлечения страны в большую войну. Но сейчас он не сомневается: надо сражаться, ибо после вторжения немцев в Бельгию, нейтралитет которой обязалась защищать Англия, затронута «национальная честь».

С началом Первой мировой войны Ллойд Джордж зарекомендовал себя как один из самых решительных сторонников ведения боевых действия до победного конца. Он возглавил в 1915 году министерство вооружений, а в июне 1916 года стал военным министром после гибели своего предшественника лорда Китченера. В конце 1916 года Ллойдж Джордж возглавил правительство и стал вести войну еще более энергично. После капитуляции немцев Ллойд Джордж устроил в Лондоне «парад победы», на который прибыли главнокомандующий союзными войсками маршал Фош и премьеры Франции и Италии Клемансо и Орландо. Пресса стран Антанты окрестила Ллойд Джорджа «организатором победы». Используя эйфорию от победы, «маленький валлиец» организовал досрочные парламентские выборы и вновь стал главой коалиционного правительства, победив под лозунгом «Кайзера на виселицу». Он стал одним из творцов Версальского мирного договора с Германией и активно участвовал в Парижской мирной конференции 1919–1920 годов. В декабре 1918 года, через несколько дней после сформирования нового правительства, Ллойд Джордж отбыл в Париж на мирную конференцию. Там вместе с Клемансо и Вильсоном он стал архитектором послевоенного мира. Британский премьер отстаивал при определении новых границ выдвинутый Вильсоном «принцип национальностей», но применял его избирательно, только по отношению к побежденным, но не к победителям. Также Ллойд Джорджу удалось вынудить партнеров по Антанте похоронить декларируемый в «14 пунктах» Вильсона принцип «свободы морей». Он еще наивно рассчитывал сохранить превосходство британского военно-морского флота над американским.

28 июня 1919 года в Зеркальном зале Версальского дворца, где 48 годами ранее провозгласили рождение Германской империи, был подписан Версальский мирный договор с Германией. Главный противник Англии перестал быть великой военной и морской державой, утратив право на содержание подводных лодок, линкоров, боевой авиации, а в мирное время мог иметь армию только в 104 тысячи человек. Ллойд Джордж добился передачи Англии большинства бывших германских колоний и ряда бывших турецких владений. В результате на территории Британской империи оказалось три четверти разведанных на тот момент мировых запасов нефти. Ллойд Джорджа, как когда-то Меттерниха, называли «кучером Европы». Фактически он сам вел внешнюю политику Англии, оттеснив на второй план руководителей МИДа – лорда Бальфура, а затем лорда Керзона. Ллойд Джорджу удалось добиться согласия Франции на британский контроль над Месопотамией с нефтеносным Мосулом и Палестиной, достичь англо-французского соглашения по разделу нефтяного рынка, чтобы вытеснить с него американцев. Был также подписан Севрский мирный договор с Турцией, которой был оставлен лишь Константинополь и территория в Малой Азии. В апреле 1921 года по инициативе Ллойд Джорджа была созвана Генуэзская конференция по урегулированию отношений с Советской Россией, и прежде всего вопроса о царских долгах. На открытии конференции британский премьер произнес речь, в которой заявил, что «истерзанной войной Европе нужны отдых, тишина и покой». Он также призвал не дискриминировать на конференции изгоев Версальской системы – немцев и русских. Но переговоры с Россией зашли в тупик. Советская сторона выдвинула встречные претензии: возместить ущерб от интервенции и гражданской войны, который якобы более чем вдвое превышал сумму царских долгов. Ллойд Джордж назвал эти цифры фантастическими и отказался пойти на «взаимозачет». Он попытался достичь «нефтяного» соглашения с Советской Россией, которое предоставило бы британским компаниям концессии на кавказскую нефть. Но и здесь Москва не пошла на уступки, зато смогла тогда же заключить Рапалльский договор с Германией и прорвать торговую и экономическую блокаду. Генуэзская конференция закончилась провалом.

В октябре 1922 года Ллойд Джордж вынужден был уйти в отставку, после того как поддержанная Англией греческая армия была разгромлена войсками лидера Турции Кемаля-паши. Во многом это означало крах политики Ллойд Джорджа на Ближнем Востоке.

В том же 1922 году давняя любовница Ллойд Джорджа Фрэнсис Стивенсон приобрела для него поместье Черт в графстве Сассекс. Законную жену «маленький валлиец» давно уже оставил, но официально разведен с ней не был. После отставки он поселился в Черте и лишь изредка навещал Лондон.

В 1926–1931 годах он официально являлся лидером либеральной оппозиции и надеялся, что страна еще призовет его. Вскоре после отставки он посетил США, беседовал с президентом Кулиджем. Казалось, теперь он начинал сознавать, что без активного американского участия уже нельзя гарантировать прочный мир в Европе. Но было уже поздно. Электоральная популярность либералов неуклонно падала. Их место в двухпартийной системе в 30?е годы прочно заняли лейбористы. Ллойд Джордж так и не дождался второго призыва. Когда в августе 1931 года Макдональд сформировал коалиционное правительство, Ллойд Джордж был тяжело болен и в состав кабинета от либералов не попал. А в ноябре 1931 года, после тяжелого поражения либералов и их раскола на три фракции он ушел с поста лидера партии. В конце 20?х годов он много путешествовал, посетил Бразилию, Египет, Индию, Цейлон, долго лечился на Ямайке. В 1932 году состояние здоровья Ллойд Джорджа значительно улучшилось. С помощью штата секретарей он написал мемуары о войне и послевоенном урегулировании, которые принесли ему рекордные гонорары. В начале 1930?х годов, в период мирового экономического кризиса, Ллойд Джордж предлагал конкретные меры борьбы с безработицей. В 1936 году Ллойд Джордж посетил Германию и похвально отозвался о Гитлере, но после победы в гражданской войне в Испании генерала Франко, поддержанного Германией и Италией, Ллойд Джордж стал резко критиковать экспансию держав «Оси» и выступать за сближение Англии с Францией и СССР, осуждая проводимую Чемберленом политику «умиротворения». В мае 1940 года Черчилль предложил ему войти в состав правительства, но Ллойд Джордж отказался, равно как отклонил предложение отправиться послом в США. Престарелый политик понимал, что в критический для страны момент он уже не сможет в полную силу трудиться на министерском посту. В начале 1941 года Ллойд Джордж узнал, что его жена Мэгги при смерти, и поехал в Бриччит навестить умирающую жену, но уже не застал ее в живых. В октябре 1943 года он сыграл скромную свадьбу с Фрэнсис Стивенсон. Вскоре у него обнаружили рак. В 1944 году он согласился принять титул графа Двайфорского, хотя в молодые годы выступал против всех титулов. Осенью 1944 года, сознавая, что дни его сочтены, Ллойд Джордж с женой переехал в родную деревню Лланимстадви. На Рождество он участвовал в детском празднике. Готовился произнести большую речь по случаю победы над Германией, но не дожил до нее полтора месяца. Опухоль мозга свела его в могилу. Последние дни жизни он уже едва мог связать несколько слов. Ллойд Джордж умер 26 марта 1945 года в Лланистамдви (Северный Уэльс). Там, на берегу реки Двайфор, его и похоронили.